На выставку Куинджи, о которой столько говорили и писали, я купила билет за месяц. По-другому было никак. Купила и купила, сохранила себе билет, отметила день в календаре и стала ждать. Пока не дождалась. В день моего посещения Третьяковки ударил приличный мороз. Но это мне еще повезло – на завтра обещают всё еще хуже.
Конечно, билет я взяла на самое раннее время, на 10 утра, чтобы хотя бы сначала не толкаться совсем уж в толпе людей. Как оказалось, правильно сделала.
По пути к Третьяковке выслушала ворчание старушек, направлявшихся туда же по скользкому-скользкому тротуару, – две старушки-подружки были недовольны новой навигацией в метро. Я безмолвно их одобрила и пошла дальше. У Третьяковки уже стоял мерзнущий хвост из людей. Я с облегчением узнала, что это без билетов, просто в кассу, а с электронными билетами – “вон там”. Вон там стоял хвостик куда короче.
Ровно в 10 распахнулись двери, и двое жизнерадостных и еще бодрых дяденек, похожих на положительных санитаров в психбольнице, проверили у нас билеты и пропустили внутрь. Какую-то тетеньку с билетом на 10:30 попросили на выход, приговаривая: “Да нам-то не жалко, но не положено!”
Мне заранее посоветовали сразу подниматься на третий этаж, чтобы, пока все первые посетители толкутся на втором, успеть посмотреть картины на третьем на просторе. Я решила, что совет мудрый, поднялась на лифте на третий этаж. Меня встретила удивленная билетерша: “О, вы решили начать прямо отсюда? Ну и правильно!”
Я вошла в зал с закатами. В нем не было никого, кроме смотрительниц. Я им пожелала доброго утра, и они тоже одобрили мое решение начать смотреть выставку сверху, против потока.
Прямо на меня глядел “Закат в степи” (обычно живущий в музее Бурятии) – большое полотно, знаменитое, и так здорово было видеть его, не обсаженного людьми, а на просторе, с этим заваливающимся за горизонт пылающим солнцем, что я застряла у входа в зал на некоторое время, и только потом двинулась вдоль стены, где были развешаны остальные закаты. Их там много. Маленьких и даже очень маленьких. И все пылают ярким огнем заходящего солнца. Особенно неистовый – “Закат зимой. Берег моря”.
Из всех остальных закатов мне запомнился этот “Красный закат” – тоже какой-то безумный, пылающий.
Где-то далеко внизу, на втором этаже, слышался гомон голосов, оживленный шум. А здесь было тихо и совершенно безлюдно.
За залом с закатами – зал ночной и вечерний. Он и расположен очень удачно – в глубине, сам полутемный, и только картины выхвачены в нем освещением. Зайдя туда, я застряла надолго у картины “Вечер на Украине”. Одна из лучших, с этими белеными хатками, высвеченными бледным вечерним светом.
Этот зал – сплошные луны и ночь. Украинская ночь, конечно, лучше всех. Вот опять хатки “Украинской ночи”, освещенные луной так ярко, словно и не ночь вовсе.
Вот “Дарьяльское ущелье” с таинственно подсвеченными полной луной скалами, хоть сейчас декламируй рядом с ним про теснину Дарьяла.
Вот филигранное “Ночное”. Тоненький месяц над мерцающей водой и задумчивые коняки, жующие траву.
Вот “Сумерки”, где заваленный набок крест сумрачно торчит на переднем плане – одинокая могила какого-нибудь путника. “И в степи-и глухо-ой схо-орони-и меня…”
Страшные тени по бокам, меж деревьев, и чуть освещенная фигура в центре – “Христос в Гефсиманском саду”. Картина из музея Алупки. И кипарисы на крымские похожи. Большая редкость для Куинджи – человеческие образы на полотне.
Так тихо в этом зале, что слышно тиканье фиксатора температуры, или как эта штука называется. Она тикает тихонько, словно маленький метроном, отмеряет секунду за секундой.
В центре всего зала, конечно, знаменитая “Лунная ночь на Днепре” с множеством копий и эскизов. Как мне повезло, что я одна – можно отойти подальше, подойти поближе, с такого ракурса, с этакого… Никакая репродукция этой картины передать не может, что это такое на самом деле. Ее купил кто-то из великих князей и возил для показа на яхте, что на пользу картине не пошло. Но, видимо, реставраторы над ней потрудились.
Постепенно стали подтягиваться люди, прошедшие второй этаж. Послышались разговоры. Про закат, про лунную ночь. И я ретировалась в следующий зал.
Этот зал весь – небо и солнце. Когда входишь в него, а он еще совершенно пустой, ощущение, что утром распахнули окно. Со мной такое было ранним утром в Тарханах, в бревенчатом домике, где под окнами росли яблони и сливы. Этот неслышный, но ошеломляющий поток воздуха – “утренние” картины Куинджи.
В самом центре, как только входишь, волшебный, с репейниками, “Днепр утром”. Кажется, Куинджи в эту картину вложил себя куда больше, чем в ту же “Лунную ночь” с ее световыми эффектами. Не зря же он так обиделся на публику за холодный прием картины.
Дальше можно идти в любую сторону – везде простор, облака, много воды и гор.
“Волга” (из музея Азербайджана) – такой просторище и облака-столбы, и с этого утеса хочется заорать песню про Стеньку Разина. А еще лучше – молча посидеть, свесив ноги вниз, потому что это совсем не страшно.
Маленький этюд “Тополя”, из ростовского музея – что-то восхитительное. У тополей этих я тоже зависла надолго. Репейники – это то, что у Куинджи получалось едва ли не лучше луны и зкатов.
Сияющая небесной радостью “Радуга” над дорогой, извивающейся среди поля.
Дымчатая картина с длинным названием “Прозрачная вода. Пасмурный день. Крым”. Куинджи же довольно долго прожил в Крыму, и видел его отнюдь не таким, каким привыкли видеть летние отдыхающие.
“Море. Крым” – те же восхитительные репейники, что и на Днепре, так же четко и с любовью выписанные на переднем плане. Тоже, кстати, все репродукции никуда не годятся, в оригинале это фантастическое солнце, прямо жаром от картины веет.
У этой картины я впала в некоторое недоумение. Я было прошла мимо нее, но тут появилась мама с малышом, довольно горластым. И то ли мама решила с малолетства прививать дитятке любовь к прекрасному, то ли его просто деть некуда было, но у каждой картины она, занимая малыша, читала ему подписи. Так вот, это – “Крым”. Неоконченная картина. Такого Крыма я не видывала.
“Море” (из музея Самары) – опять-таки яркое солнце, которое словно поглощается синим морем и дальним небом с тучами.
“Волны” – прямо Айвазовский. Но это неудивительно, Айвазовский же был учителем Куинджи. И “Волна” – тоже в его традициях.
Прославленное вертикальное “Облако” – громадное, как настоящее, плывет перед тобой куда-то, на самом деле громадное – и спокойное.
Крошечная миниатюра “Дали. Крым” – вызвала у меня нездоровое хихиканье одновременно с любованием картиной. Хихиканье – потому что вспомнила филокартиста из довлатовского “Заповедника”, который искал типично псковские дали.
Это я уже зашла в такой отдельный закуток, где разместились главным образом горы Кавказа. “Эльбрус днем”, например. Я им в детстве любовалась с Машука, различая две вершины…
“Казбек” (из музея Пензы). Тот же свет на горах, что и на украинских хатах, восхищавший зрителей. Эту картину я так и не нашла в интернете, но вот похожая.
“Осень. Туман” – еще один редкий образец, где есть что-то с людьми, хотя люди тут толком не видны, так, силуэты.
А вот эти дали меня просто зачаровали. Не псковские, но тоже северные. Эскиз к картине “Север” – “Лесные дали”. С сосной, и распрекрасной.
Выбравшись из гор, я вернулась к морю и Крыму, и этот зал завершила чудесной картиной “Морской берег. Крым”. Она яркая-яркая, копии не передают ничуть настоящего цвета.
Уже слегка обалдев от всего великолепия, я мимо портретов работы Васнецова и Крамского перешла в зал, где выставлены экспериментальные работы Куинджи. Чего там только нет. Людей, правда, нет. Зато есть “Солнечные пятна на инее”.
Есть “Хаты в снегу”, есть “Лес зимой”, а есть и “Москва. Вид на Кремль со стороны Замоскворечья” – несколько неожиданно.
А еще более неожиданно – “Вид из окна квартиры в Петербурге”.
Наконец третий этаж заполнился людьми, и я решила отправиться на второй этаж. Там народу было – мама дорогая! Все картины обступили зрители, и я с трудом разглядела за спинами, что вообще там выставлено.
Конечно, все начинается с “Березовой рощи”.
Суровые правила Третьяковки о молчании на посетителей выставки, видимо, не повлияли, потому что разговоров хватает )) Около “Рощи” за моей спиной общается парочка. Девушка: “У него же мало деталей”. Юноша высокомерно и возмущенно: “Нет, у него много деталей!” Девушка, смущаясь: “А, ну да”.
Но вообще интересных разговоров я не наловила. Наверное, потому, что большую часть выставки посмотрела в одиночестве. Правда, такой вариант мне понравился куда больше.
На втором этаже всего один зал, разбитый на две или три секции тонкими перегородками. По ним распределены “березовые”, “лесные” и “северные” пейзажи.
“Лесное озеро. Облако” – словно темный озерный дух встал из воды. Вспоминается Папашка из “Самой легкой лодки в мире” Коваля – вот таким он среди ночи может выйти из глухой озерной воды.
Неподалеку – несколько картин с дубами, мрачными великанами в разных вариантах. Где-то они совсем похожи на вертикальное облако, где-то не совсем. Они странноватые, хмурые, словно лешие, и зрители к ним идут неохотно. Подходят, только когда места у всех других картин заняты.
А вот “Лес. Лопухи” – очень уютная картина.
Как и прелестная, с россыпью мелких цветочков, “Лесная поляна”.
Сказывается явное пристрастие Куинджи к колючим растениям. На третьем этаже было много чертополоха, а тут много сосен, выписанных со всей любовью и тщательностью. “Сосна” (из Симферопольского музея) – как живая.
“Сосна” (из Тверского музея), висящая на корнях на обрыве, выписана с звенящей четкостью.
Та же звенящая четкость камней и стволов – в картине “На Валааме”. Ради такого, пожалуй, на Валаам стоит и съездить.
Более знаменитая – “На острове Валааме”, с той же четкостью скал, на которой соседствуют береза с сосной – своего рода символ.
Громадный вертикальный “Север” с одинокой сосной. Возле нее столпилась группа пятиклассников, которым миловидная девушка пытается доходчиво объяснить, что к чему. “Вы бывали в горах?” – “Да-а! Не-ет”. Чтения стихотворения Лермонтова про север дикий я не услышала, но возможно, оно было.
Наконец мне удалось подойти и к “Ладожскому озеру” – оно почему-то едва ли не популярнее березовой рощи. Или просто так совпало. Четкие, выпуклые камешки на берегу, роскошное облако над водой – что может быть лучше, чтобы на этом закончить прогулку по выставке?
Круг почета мне сделать не удалось – народу набежало уже очень много, и хотелось поскорее выйти, чтобы не растерять впечатления в толчее. Новые зрители прибывают, а старые всё никак не уходят, вот и получается толпа. В залах вдоль картин проведены синие полосы, а у особо популярных поставлены барьеры, чтобы посетители совсем уж не обнюхивали холсты и не мешали другим смотреть. Все равно находятся персонажи, лезущие за линию носом к картине. Смотрительницы их поначалу, пока народу было мало, отгоняли, потом плюнули, кажется.
Каталога выставки я не нашла, тем более в электронном виде. Раньше Третьяковка издавала, а сейчас что-то нет. Жаль. Пришлось разыскивать картины по просторам. За это я на Третьяковку страшно сердита, потому что названия у картин очень сложные – облако, облако, берег, Днепр… поди разберись, что искать. Так что собирала с миру по нитке, придираясь к качеству репродукций (там, где это возможно).
В общем, выставка хорошая. В основном картины из Русского музея, кое-что из Третьяковки, по одной-две-три картины из региональных музеев, куда не все добираются. И, конечно, как хорошо ни оцифруй эти пейзажи, живьем будет не в пример лучше. Так что все же я сюда выбралась – и правильно сделала. Чего и вам желаю.